Интернет-проект «Экскурс в историю». Студенческие праздники, студенческие будни

Интернет-проект «Экскурс в историю». Студенческие праздники, студенческие будни

Как всем известно, студенческая жизнь разнообразна и насыщена событиями. Именно в эти годы молодые люди получают колоссальный опыт, что дарит ни с чем несравнимые эмоции и яркие воспоминания на всю жизнь. Первые пары, сессии, новые друзья, курсовые, дипломы, бессонные ночи, веселые мероприятия и многое другое. Из очередной публикации А.В. Русанова и Т.Н. Русановой «АLMA MATER: вековой путь от Юрьева до наших дней» вы узнаете о студенческой жизни 50-60-х годов прошлого столетия.

<…>…Боже, какими мы были наивными! Как же мы молоды были тогда! Я не ставлю себе задачу описать подробно годы ученья. Это лишь фрагменты случайно уцелевших записок тех лет и особо яркие воспоминания.

Итак, осенью 1956 года я стала студенткой. Очень трогательно проводила меня из дома бабушка: «До чего мы дожили!» Прослезилась, даже. Вышла я заранее, чтобы не спеша ощутить всю прелесть этого удивительного дня. Их – таких дней – немного в жизни. Шла, по-новому воспринимая каждый метр этого пути, так долго бывшего крестным путем бесправного абитуриента и теперь ставшего путем триумфальным настоящего студента.

Ко времени моего поступления, институт уже расправил плечи, стряхнул пепел войны. Главный корпус отстроили таким, как мы видим его и теперь. Только в палисаднике стояли статуи в рост – Ленина и Сталина. И два фонтана скромными струями били по особо важным праздникам. Били они и в этот памятный праздничный день. Но в самом институте, в отличии от школы 1 сентября, обстановка была деловая, рабочая. Никаких тебе белоснежных фартуков, бантов-пропеллеров, белых гольфов, пышных букетов и торжественных линеек.

Весь наш курс – оба факультета, т.е. человек 500, собрались в центральной медицинской аудитории, которую мы, вскорости, уже по-свойски, сократили до ЦМА и беззастенчиво эту аббревиатуру склоняли: «в ЦМЕ, у ЦМЫ» и т.д. Хотя я пришла рано, набита аудитория была до потолка, и я с трудом втиснулась на самую нижнюю скамейку. Все без халатов. Все незнакомы.

Пришли директор Николай Иванович Одноралов (ректор тогда был только в университете), деканы, треугольник (парторг, комсорг, профорг), несколько профессоров. Все по очереди кратко, но торжественно нас поздравили. Директор произнес Актовую речь интересно, остроумно, просто блестяще. На этом торжества закончились. Начались будни. Помощник декана зачитал списки старостата и предложил старостам отметить присутствующих. Во время перерыва хитрые старосты вывесили листы бумаги с номерами групп. Увидев где-то на самом верху «21», я не без труда туда добралась через находящуюся в броуновском движении толпу, познакомилась со старостой.

После перерыва нашу первую лекцию по анатомии читал сам директор. Он невысокий, полный, располагающий какой-то, с аккуратной щеточкой усов. Взяв на плечо едва ли не трехметровую указку, расхаживал вдоль доски. Читал интересно, ярко. Я старательно записывала. Хотя на лавке, где я сидела, столика не было, но я приспособила свой чемоданчик-балетку. Мы все тогда с такими ходили. У меня он был темно-вишневого цвета с ясными уголками и замочком. Писали мы тогда «вечными ручками», в просторечье именуемыми «самописками». Их заправляли чернилами, которые обычно иссякали в самый неподходящий момент. Приходилось выпрашивать по капельке у окружающих. Хуже бывало, если вся ампула чернил протекала в чемоданчик или в карман халата. Случалось и такое, и отстирывать эти пятна было сущим мучением. Порошков тогда еще не придумали. Ничего сильнее стирального мыла мы не имели. А халат должен был сиять.

Мне удалось записать почти все. Первое правило: в анатомии, вообще в медицине принято рассматривать человека в условной позе: стоя, лицом к исследователю, руки вдоль тела, чуть в стороны, ладони вперед. А то, как иначе разберешь, где верх, где низ, где право, где лево. В перерыве пошла я в столовую, где, как и другие первокурсники, стала жертвой традиции. Старшие гостеприимно приглашали за свои столики и приправляли пищу специфическими рассказами и медицинскими анекдотами, и песенками, способными у непривычных вызвать тошноту. Например, после нескольких страшных историй старшекурсник предложил: «А давайте лучше говорить о прекрасном!» Все готовно согласились. Тогда последовал вопрос: «А у вас есть глисты?» Конечно, недоумение и возгласы: «Нет, нет!» – «Так это же прекрасно!» - резюмировал старшекурсник. Ну, это еще цветочки. Следовали рассказы и совсем неприятные. Были среди первокурсников и пострадавшие. Их бы за наш семейный стол. Я с детства привыкла никакие рассказы с едой не соотносить. «Мухи отдельно, макароны отдельно». Так что мне сказали: «Ну, с тобой не интересно».

Лекцию по истории КПСС читал кто-то тускло и сам тусклый. Даже не представился. Я пыталась писать, но уже устала. Дома, как нам и рекомендовали, переписала в другую тетрадку без сокращений и закорючек лекцию по анатомии. Первый памятный день. Странно, но он напоминал такой же день 63 года назад, описанный моим дедушкой А.Г. Русановым, когда пришел он на первую лекцию медицинского факультета МГУ. Такая же – амфитеатром – аудитория, заполненная до отказа незнакомыми лицами, так же первая лекция по анатомии. Только им читал широко известный в стране профессор Зернов, а нам менее известный, но зато очень любимый студентами, профессор Одноралов. День запомнился и тем, что семья моего брата уезжала к месту работы. Окончив в этом году мединститут, брат мой Андрюша (Андрей Николаевич Семенов) вместе с женой получил по распределению место в участковой больнице. Собрались на проводы все родные и много говорили о том, что брат вот уезжает работать, а я заняла его место в институте.

Настроились мы все на серьезное учение, а занятия неожиданно прервались. Уже 2 сентября появились слухи о поездке в колхоз. Все волновались, но конкретно никто ничего не знал. Поскольку лекцию нам опять читал директор профессор Одноралов, то его засыпали записочками. Он сперва умилился, думая, что все воспылали интересом к строению позвоночного столба, но, увы! Все вопрошали о колхозе. Тогда он нам посоветовал – когда будем в колхозе, прыгать из кузова автомашины исключительно на носочки. Ибо в этом случае сила раскладывается на составляющие, согласно изгибам позвоночника, и до черепа удар доходит значительно смягченным. Природа все предусмотрела и даже наш выезд на сельхозработы. Это объявление было встречено восторженными воплями. Ведь это лето было для нас очень напряженным. Сперва мы сдавали 10 экзаменов на аттестат зрелости, потом готовились к вступительным экзаменам, которых было четыре: сочинение, физика, химия, иностранный язык. После такой умственной нагрузки так хотелось нагрузок физических. И еще мы радовались, что в колхозе группа сойдется. А то мы еще ни в лицо, ни по имени! Когда схлынули первые восторги, некоторые задумались, т.к. не имели не подходящей одежды, ни снаряжения. Я повела нуждающихся к нам домой. Бабушка распахнула сундук, изнутри оклеенный картинками, и всем нашла – кому обувку, кому курточку, кому рюкзачок, кому миску с ложкой. Колхоз пошел нам всем на пользу. Мы отдохнули, окрепли и ближе узнали друг друга.

С октября начались студенческие будни. Разобрались мы с расписанием – эти таинственные «синие недели», «белые недели» на деле оказались не такими уж таинственными. Приходилось совершать перебежки из корпуса в корпус. Основные занятия шли в главном, но физика в Санитарном, как теперь его называют, Красном корпусе. Вел у нас физику Василий Николаевич Юров – великолепный седой красавец. Кудрявый, как Блок. И что-то от Петра I – темперамент? Взгляд? И как он эту физику пополам с электротехникой любил! Не лекции – поэмы. Не формулы выводил, шедевры на доске рисовал. Иногда на практических занятиях удавалось удачным вопросом заставить его самого рассказывать. На все два часа хватало. Но вопрос должен был быть умным. А то одна кокетливая особь спросила: «Василий Николаевич! Я не понимаю, что такое свободное падение тел!» - «Не понимаете? - загремел Юров – марш на стол!» Она замялась. Каблуки-то высоченные. - «Вы что? Обманули меня? Не хотите, чтобы объяснил?» Влезла. – «Теперь прыгайте!» И, ведь, прыгнула. У него прыгнешь. – «Поняли?» - «Поняла!» - (сквозь слезы). И – кончен бал.

Перебежки свои мы часто проводили, не одеваясь. Жаль было терять время на очереди в раздевалках. Мчались мы как-то из Санкорпуса в халатах. А тут налетела пурга – не пурга, крупа какая-то со снегом. Скачем в тапочках по лужам. И навстречу профессор патофизиолог Илья Михайлович Гольдберг. В фундаментальной шубе и такой же шапке. В глубоких калошах. С тростью, как и положено профессору. Указуя тростью, остановил нас и битые четверть часа читал лекцию о святости белого халата. О преступлении беганья в оном по улицам и резюме: «И, наконец, вы можете простудиться!» - «Уже, профессор», - ответили мы, перепрыгивая в луже с ножки на ножку, хлюпая покрасневшими носами и не попадая зубом на зуб.

Многих пугал анатомический театр. И надо сказать, на первой же сессии из нашей группы ушли двое. Остальные привыкли, притерпелись. Некоторые даже начали бравировать своим безразличием. В то послевоенное время недостатка в препаратах не ощущалось. Имелось на кафедре и достаточное количество костей, и каждая группа получала труп для препарирования.

Нам пришлось сразу осваивать непривычно большие объемы информации и, прежде всего, латынь. Все анатомические названия и термины были на этом языке. Мне было несколько легче, чем всем. Латынь я немного знала.

Нам повезло с ассистентом по анатомии. Александр Григорьевич Костин чрезвычайно высокий брюнет, красивый, всегда безупречно одетый. Запах его крепких приятных духов доставлял истинную радость, перебивая слезоточивую формалиновую атмосферу. Он раньше работал хирургом и потому учил нас мыслить клинически, а не просто зубрить. Никогда не раздражаясь, не повышая голоса, он в то же время обращался с нами, как со школьниками. Т.е. он каждый день спрашивал пройденное, объяснял новое и задавал уроки на дом. Вообще коллектив кафедры относился к нам доброжелательно. Исключение составляла Тетя-препаратор. Существо буквально легендарное. По-моему, она и родилась в анатомическом театре. Женского в ней только имя. Фигура – что поставь, что положи. Лицо в седых неопрятных космах, красное, потное. Усики и бородка. Черный халат вечно грязен и мокр. Еще бы! Один труп подмышкой, один через плечо и волокет, и плюхает в ванну, не стараясь уклониться от брызг формалина. А то в ванну с формалином запустит руки по локоть и среди массы серых скользких внутренностей ловит потребное. Или в чан с «мозгами» нырнет и как мячиками жонглирует «препаратами мозга». Грубиянка, ругательница. Авторитетов нет. Любого ассистента «пошлет через подъемник». Как-то, в перерыв, мы, оставшись в секционной, начали разучивать отнюдь не анатомию, а «Романс Рощина» из модного тогда кинофильма «Разные судьбы». Группа у нас подобралась с голосами, и попеть мы любили. Вот Тетя и ворвалась в нашу чувствительную песню. Вот уж она откомментировала ее, и наше исполнение. Поскольку ничего плохого мы не сделали, то и пытались «качать права». Но она нас так «понесла по кочкам», что мы не смогли ее перекричать. Победа оказалась, как не стыдно сказать, за ней. Она удалилась с поля боя победительницей, повторяя: «Боялась я таких (…). Да что мне ваш ассистент и комитет! Да меня сам директор боится! Да на мне пятитонка буксовала!» (И это не гипербола. Прошлый летом она действительно попала под машину. Только крепче стала. «Только стала выправка строже»). Ассистенту нашему мы жаловаться не стали. Мы его очень ценили и уважали. Благодаря ему, я великолепно усвоила анатомию: костно-мышечный аппарат и внутренние органы. К великому нашему сожалению Костин ушел на практическую работу, и мы снова попали к нему уже на старших курсах, изучая хирургию. Ассистент, в третьем семестре сменивший Костина, с нами не занимался совершенно. Появлялся только в дни зачетов. Но я все же старалась изо всех сил, зубрила, памятуя изречение Пирогова: «Нет медицины без хирургии и нет хирургии без анатомии». Себя я видела, конечно, только хирургом.

А пока нас учили предметам, на мой взгляд, совершенно далеким от медицины. Шесть химий мы изучали, иностранный язык и много-много Основ марксизма-ленинизма. И таинственный предмет Специальное Дело. Спецдело, СД, Спецуха, наконец, все это означает просто-напросто Военное дело. Нас учили ему отдельно от ребят. Сначала именно военному делу, а военной медицине на старших курсах. На младших приходилось учить устав, укрепления, карту, тактику боя. На практике встречать преподавателя в строю, приветствовать его удалым: «ЗДРЯ! ЖДА!», ходить строем и т.д. Но девы, как известно, коварны. Прослышав, что на следующем занятии будем мы разучивать повороты на месте и повороты в движении, мы по сему случаю, конечно, явились все на «язвительных» каблуках. Полковник наш бравый пришел в парадно-выходной форме, в ремнях, в портупее. Построил нас и понял, что ни маршировать, ни вертеться мы не сможем. Тогда он залез на стол, велел нам командовать и под команду 10 девических голосов вертелся не без кокетства «Напра-Ву!», «Нале-Ву!» и даже «Кругом!», скрепя ремнями и блестя сапогами. Стрелять нас водили в тир военкомата. Стреляли мы из положения лежа, так смущая хозяина тира своими юбками мини, что он поспешно набрасывал на предосудительную часть девичьих тел засаленный ватник. Заботился и о моральном облике. «От соблазну». На последующих занятиях мы грызли Гражданскую оборону, весьма остроумно сократив название предмета: «ГрОб».

На втором курсе началась микробиология и так меня заинтересовала, что даже потеснила мечту о хирургии. Мне так нравилась микробиология: производить посевы из чашки Петри, на «пестрый ряд», получать результаты, что я стала заниматься в кружке. Посещала и виварий. Там в те времена, среди прочих обитателей проживал баран, у которого брали кровь для реакций с эритроцитами. Баран был хитрый и вредный. Любил, выскочив неожиданно, так поддать рогами под зад, что мало не показывалось. Даже осененных докторской степенью. Бараны – они такие. Жили там и иные зверушки.

Преподавали нам интересно. Профессор Михаил Васильевич Земсков лекции читал просто блестяще. У него был свой метод, отличный от многих. 15 минут он излагал материал четко, не спеша, почти диктуя. Дикция у него прекрасная. Потом он предлагал положить ручки и рассказывал, приводя множество примеров из своей богатой практики. Тут и работа на эпидемиях, и на войне, и разные случаи. Почти на каждой лекции как пример, приводил своего маленького сына. Так что мы уже знали и про его прививки, и про болезни. И едва заслышав: «А вот Андрюша», - уже улыбались. Говорил Земсков прекрасно, очень интересно и познавательно. Особенно запомнилась его яркая речь об антибиотиках. Эти препараты недавно были внедрены в широкую практику и буквально творили чудеса. Не долго. Вскоре начались различные, иногда очень серьезные осложнения. Михаил Васильевич считал, что пускать антибиотики в свободную продажу – преступление. Эти препараты должны применяться только в клинике, как, например, переливание крови и только по строгим показаниям. Незачем при каждой легкой простуде начинать с антибиотиков. Мать дает заболевшему ребенку таблетку тетрациклина и ведет его в детский сад. А потом лечение прекращает. Не соблюдая правил приема, не доводя до конца курс лечения, мы воспитываем штаммы не только антибиотикорезистентных, но и антибиотикотребовательных микроорганизмов. Время показало, как прав был Михаил Васильевич. К сожалению, его не услышали.

Коллектив кафедры под стать профессору умный и доброжелательный. Ассистент И. И. Степанов учил нас очень добросовестно. Особенно, когда мы начали работать с опасными инфекциями. На этой кафедре я на личном опыте поняла, как важно внимание к мелочам. Работая в лаборатории, я набирала в длинную стеклянную трубку культуру туляремии, чтобы посеять ее на чашку Петри. Набирают культуру ртом. Я не заметила, что в трубочке нет спасительной ватной пробочки. И хлебнула от души. Испугалась я. Честно сказать. Игорь Иванович успокоил: вирулентных штаммов нам, оказывается не дают. Мы работаем с безвредными сапрофитами, только похожими на своих болезнетворных братьев. Рот я все же прополоскала. Игорь Иванович просил не выдавать тайну, чтобы не расхолаживать остальных. Конечно, я не выдала. Но мне стало как-то грустно от узнанной правды. Так здорово было, надев «средство индивидуальной защиты», входить в бокс и сеять там опасные культуры. А все выходит «понарошку»: и маски, и карболовый режим.

В пятом семестре начались патанатомия и патофизиология. Последнюю читал профессор Илья Михайлович Гольдберг. Такой седой, такой красивый и значительный. Речь литературная, XIX века: «Ну-с, итак-с, кроличек сдох-с». Его очень уважали и за знания, и за умение их передать, и за аристократизм тоже. Он очень известный ученый. Именно он во время войны, в эвакуации, в ужасных условиях сумел изобрести кровезаменитель феррофузин. Раствор широко применялся в армейских госпиталях для борьбы с шоком. И сколько раненых спас! Читал он великолепно, иной раз с легким юмором: «Покопайтесь в собственной печени, и вы их найдете там…».

Патанатомию читал нам тоже корифей – Вячеслав Васильевич Алякрицкий. Он уже был очень старенький и совсем не слышал. Но читал интересно. Только тихо. Я всегда садилась на его лекциях на 1-й ряд и прилежно писала. К посещению лекций он относился очень внимательно. И нескольким студентам, в том числе и мне, не пропустившим ни одной лекции, зачет поставил автоматом. Нам – нашему курсу – повезло. Мы тогда еще не понимали, как повезло учиться у старых профессоров. Повезло необычайно, потому, что едва мы окончили институт, корифеи начали умирать один за другим.

На патанатомии мы увидели впервые вскрытие. Девушка совсем молодая, спортсменка, студентка физкультурного факультета. Заболела гриппом, бравировала, переносила на ногах, ходила на занятия с температурой 40. Грипп осложнился пневмонией. Через три дня, несмотря на все усилия, погибла от отека легких. Легкие багрово-синие, более похожи на печень. Кусочки их тонут в банке с водой, булькнув, как камешки. Наверное, нас специально привели, для назидания.

Отдел интернет-проектов и онлайн-сервисов
Интернет-проект «Экскурс в историю»
Фото из свободных источников